Много лет свои новые идеи Александр Дмитриевич Коробов черпает буквально из жерла вулкана.

30 июля заведующий кафедрой геологии и геохимии горючих ископаемых, доктор геолого-минералогических наук, профессор СГУ А.Д. Коробов отмечает своё 75-летие.

За более чем полвека в профессии он был поисковиком и литологом, вулканологом и нефтяником. Начинал заниматься изучением древних кор выветривания, но по мере исследования объекта в особых геологических структурах приходил к их отрицанию, чем вызывал протест целых научных институтов. Не боялся выступать против классического знания, если оно шло вразрез с его научными открытиями, основанными на сравнительном анализе результатов десятков экспедиций. 

Оппонентом его кандидатской и докторской диссертаций была сама Софья Ивановна Набоко, основоположник российской вулканологии. Но при чём здесь вулканология? И по какому принципу выстраивалась стратегия и география научного поиска, кстати, потомственного геолога? Эти вопросы мы задали юбиляру во время встречи.

– Александр Дмитриевич, в середине прошлого века в геологию молодых людей чаще всего влекла романтика. А чем сегодня руководствуется выпускник школы, выбирая специальность «Геологическая съемка и поиски месторождений полезных ископаемых»? И как это было в вашем случае?

– Когда я учился по этой специальности, романтика в выборе профессии играла большую роль, потому что разница в окладах у людей была очень незначительная. Теперь всё радикально изменилось.

– Как-то неожиданно вы привязали романтику к окладам…

– Думаю, опыт каждого человека уникален. Боюсь, мой не всем современным молодым людям подойдет. Я очень увлекался практической химией, любил зрелищные эксперименты. Ставил всевозможные опыты – пытался собрать порох, повторив соединения, описанные в «Таинственном острове» Жуль Верна. 

Но в нашем подъезде жил мой товарищ, Дима Артамонов, на 5 лет старше меня, который учился на геологическом факультете и взахлеб рассказывал об удивительных практиках на Южном Урале и Северном Кавказе, на Колыме и Чукотке. Эти рассказы возбуждали моё воображение.  И путешествия интриговали, и периодическая таблица Менделеева очень нравилась – что же выбрать?

Мой отец-геолог подсказал: ты можешь заниматься геохимией, то есть природными химическими процессами. И напомнил мне, как в детстве привозил из экспедиций камни-минералы, которых собралась целая коллекция. Мол, это и есть продукт этих самых процессов.

Кстати, когда я поступал на геологический факультет СГУ, у меня экзамен по химии принимала тогда доцент Софья Борисовна Пиркес. Она спросила: «Почему не идете на химический факультет? Вы мыслите, как химик». Я объяснил, что хочу стать геохимиком, хотя вряд ли тогда представлял, что это такое.

– Давайте уже раскроем все карты: ваш отец Дмитрий Сергеевич Коробов не просто геолог, а доктор геолого-минералогических наук, проректор Саратовского университета в 1970–80-е годы, заведующий кафедрой геологии и геохимии горючих ископаемых до 1994 года.

– Ещё будучи студентом-геологом, отец участвовал в первых экспедициях по поиску алмазов Якутии, вплоть до 1955 года. Далеко не все вузы были удостоены такого доверия, но у Саратовского университета был особый статус. Затем он защитил кандидатскую диссертацию на этом материале, но его уговорили перейти на работу в Саратовский филиал московского института ВНИИЯГ, так как в нашей области начался ажиотаж с поиском углеводородного сырья.

В Саратове помимо месторождений газа геологи открыли и месторождения нефти, а после войны нужно было восстанавливать энергетику, и отец всю последующую жизнь занимался нефтью. Потом он участвовал в организации Нижневолжского института геологии и геофизики на нынешней Театральной площади, затем влился туда со своей лабораторией. Работал там до 1970-го года. Когда защитил докторскую диссертацию, его снова позвали в университет – заведовать кафедрой, затем в проректоры. 

Так получилось, что мы с отцом специализировались на одной кафедре и в разные годы ею руководили. Я пришел на смену профессору Константину Алексеевичу Маврину в 2009 году.

– В начале своей научной карьеры вы занимались изучением древних кор выветривания на Южном Урале. Что стоит за этой темой? Какие геологические процессы стали объектом вашего внимания, и почему их так важно изучать?

– Кора выветривания – это часть поверхности покрова суши, сложенная продуктами измененных материнских горных пород. Когда порода оказывается в условиях, в которых мы с вами живем, то она подвергается воздействию атмосферных осадков, солнечной энергии и т.д. Изменение ранее образовавшихся горных пород обусловлено химическим выветриванием и связано с образованием коры выветривания. При этом происходит вынос подвижных элементов (натрий, калий, кальций, магний) и накопление труднорастворимого остатка, представляющего промышленную ценность (железо, алюминий, марганец, титан). В результате этих процессов могут образовываться и высококачественные бентонитовые глины, которые используются во многих областях народного хозяйства.

– Северный Казахстан, Забайкалье, Камчатка, Курильские острова… По какому принципу выстраивалась стратегия и география вашего научного поиска? Какие результаты стали основой для кандидатской и докторской диссертаций?

– Я начал заниматься изучением древних кор выветривания на Южном Урале после окончания университета с 1972 года, а с 1976 – исследованием палеогидротермальных процессов в Северном Казахстане и Забайкалье.

Когда я работал над кандидатской диссертацией, то пришел к выводу, что происходящие в этих регионах процессы очень похожи на кору выветривания, но таковыми они не являются. Аналогичные условия изменения горных пород создаются под влиянием гидротермальных вод благодаря энергии глубинных магматических источников Земли. При одной температуре при различных энергетических источниках солнца и вулканов происходит конвергенция – образование продуктов сходного типа.

Работы на древних вулканах Забайкалья привели к открытию крупнейшей бентонито-цеолитоносной провинции Центральной Азии. Используя новые подходы, я получил интересные данные по генезису и вещественному составу глинистых метасоматитов Кушмурунского грабена в Северном Казахстане, традиционно считавшихся продуктами поверхностного выветривания. Было доказано, что тектонические грабены типа Кушмурунского являются зоной гидротермальной деятельности, а не территорией формирования кор выветривания. Это открывало новое перспективное направление для прогноза поисков и разведки бентонитов и сопутствующего минерального сырья в различных регионах со схожей геологической историей. Результаты исследований были изложены в кандидатской диссертации.

Моим оппонентом была легендарная Софья Ивановна Набоко (она и  Владимир Иванович Влодавец – основоположники российской вулканологии), создатель первой вулканологической станции на Камчатке и Института вулканологии в Петропавловске-Камчатском. Она и пригласила меня на Камчатку, заявив, что я должен обязательно посмотреть настоящие гидротермальные процессы. Так началась новая волна научного поиска.

Я стал заниматься изучением современных гидротермальных изменений пород и рудообразующих процессов на Камчатке и Курильских островах. Многолетние исследования дали уникальную возможность провести сравнительное изучение метасоматической зональности в зависимости от соотношения глубинных и поверхностных магматических явлений в различных геодинамических обстановках конструктивной ветви развития континентальной коры.

Работы проводились совместно с Российской Академией Наук, и в 1990 году я поступил в докторантуру Геологического института РАН. При защите докторской диссертации в 1995 году Софья Ивановна снова была моим оппонентом. Но, увы, наши прекрасные наработки по Камчатке не были востребованы. Советского Союза не стало, закончилось финансирование, институты закрывались.

– Особый этап вашей исследовательской работы – поиски нетрадиционных коллекторов нефти и газа на Западно-Сибирской плите и Сибирской платформе. В чём новизна предложенных вами методов поиска?

– Когда писал докторскую диссертацию, обратил внимание, что в Западной Сибири (континентальный рифт) в настоящее время тоже происходят высокотемпературные гидротермальные процессы на глубине, откуда добывают нефть. Но тогда меня это мало интересовало. И вот в период «безвременья» мои научные интересы переключились на геологические структуры, сформированные в результате разрушения континентальной коры в процессе рифтогенеза (перерождения) в океаническую кору. Я всерьёз задумался о континентальном рифтогенезе. Стал копать – явления перерождения континентальной коры в океаническую были сопряжены с гидротермальными процессами.

В начале 2000-х годов появилась потребность в новых идеях (применительно к старым нефтегазодобывающим площадям Западной Сибири) для прироста запасов углеводородов. Я продолжал выступать на многочисленных конференциях, опровергая традиционное представление, что это кора выветривания, настаивая на зонах гидротермальной деятельности. Хотя по всем справочникам выходило, что это классическая кора выветривания, а какой-то саратовец посмел не согласиться с академиками. Меня за это «били» оппоненты, но они не знали моего характера. На круглых столах мы устраивали дебаты: целая делегация из Екатеринбургского Института геологии и геохимии против одного меня. Но я выигрывал! У меня уже было несколько запатентованных технических решений, которые в три раза сокращали материальные затраты.

Нелегко шла смена представлений о природе коллекторов. И все же удалось привлечь внимание нефтяников, кстати, наших же выпускников, занимавших тогда уже руководящие должности, которые искали ответы на вопросы – как же так, бурим скважины, как всегда по сетке, но только в трёх из десяти получаем нефть. Требовалась разработка новых методов поиска нетрадиционных коллекторов нефти и газа в породах фундамента и переходного комплекса. Они основываются на выявлении генетической природы зон разуплотнения. Чтобы донести это до будущих профессионалов, организовал в университете два спецкурса для студентов-нефтяников.

С 1997 года на геологическом факультете и отделении геологии НИИ Естественных наук СГУ такие работы проводились на Западно-Сибирской плите и Сибирской платформе. До недавнего времени у нас были договора с нефтегазовой компанией «Лукойл-Западная Сибирь», «Газпромом» и др. Они успешно применяли наши методы.

– Практическая работа учёного-геолога часто сопряжена с экстремальными ситуациями. Наверняка вам есть, что вспомнить, если вы были свидетелем извержения вулкана Шивелуч на Камчатке! Как это было? Какие ещё эпизоды профессиональной жизни вы не смогли бы обойти в своих мемуарах?

– Когда мы работали в 1985 году на вулкане Шивелуч и занимались в активной воронке отбором вулканических газов, то попали под камнепад. На глубине порядка 40 километров начались тектонические подвижки, и через нас прошла волна землетрясения. Со стороны это очень красивое зрелище (мы же находились в чаше спящего вулкана). Пока я фотографировал происходящее, в кратерной части вулкана, в кальдере отделяется кусок скалы и начинает двигаться в нашу сторону. Спасло чувство страха. Всех своих спутников я просто затолкал в нишу скалы, отвалившейся при более раннем землетрясении. Вспоминаю: пыль жуткая, скрежет пронзительный, сильное раскачивание нашего убежища. Как будто я нахожусь в танковом сражении лоб в лоб. В эти минуты на память пришли рассказы отца, который, будучи артиллеристом, участвовал в крупнейшем танковом сражении под Прохоровкой в ходе Курской битвы.

Фумаролы, грифоны, термальные источники, серные бугры, веселящие газы – всё, что связано с вулканами, представляет очень агрессивную среду. Помню, как уснул на теплой дымящейся трещине в кратере, пытаясь высушиться и согреться, а, проснувшись, обнаружил, что моя одежда частично разложилась от взаимодействия с кислотами. В маршрутах всегда надо быть предельно внимательным и компетентным, не поддаваться синдрому усталости, когда становится всё равно. Хотя виды кальдеры, конечно же, завораживают, как будто ты находишься на другой планете. Со мной на всю жизнь останутся Мутновский, Безымянный, Шивелуч, Баранский (остров Итуруп, Курильская гряда) вулканы, Паужетское месторождение парогидротерм и другие экзотические места, где работал.

– С 1997 по 2004 годы вы были заместителем директора НИИ Геологии СГУ. Чем принципиально отличается работа в такой должности от того, чем вы занимаетесь в качестве заведующего кафедрой?

– НИИ Геологии долгие годы был кузницей кадров, через него проходили все мои ровесники. С распадом Советского Союза исчезли хоздоговорные работы. Задача заместителя директора по научной работе на тот период заключалась в поисках партнёров и заключении договоров по нефтяной и другим тематикам. Поиск спонсоров, которые оплачивали командировки, участие в круглых столах, где я предлагал новый взгляд на формирование нетрадиционных коллекторов в фундаменте.

На кафедре мы вместе с коллегами занимаемся введением новых научных разработок в рабочие программы по профилирующим дисциплинам. Я написал два авторских учебных пособия по спецкурсам: «Сложно построенные коллекторы» и «Литогенез осадочных бассейнов». В их основе лежат семь полученных нами патентов.

Мы делаем всё, чтобы сохранить традиции привлечения к учебному процессу научно-производственных организаций. Отслеживаем устройство на работу выпускников нашей кафедры, которые всегда востребованы. Со временем наши выпускники становились начальниками главков, главными геологами нефтегазовых компаний и ведущими сотрудниками научно-исследовательских и проектных институтов в различных регионах России, ближнего и дальнего зарубежья. Кстати, среди выпускников нашей кафедры бывший министр геологии РСФСР – Лев Иванович Ровнин, однокурсник моего отца.

– Александр Дмитриевич, научная геология в нашем регионе развивается с начала двадцатого века. Кого вы считаете своеобразным гуру для всех последующих поколений саратовских геологов?

– Бесспорный авторитет – Борис Александрович Можаровский, крупнейший знаток геологии, профессор Саратовского университета.  По его настоянию в Саратовском Поволжье начинаются активные поиски нефти и газа. Он участвовал в открытии Елшанского газового месторождения вместе со своим учеником Измаилом Енгуразовым.

Благодаря Можаровскому Саратовская область стала «колыбелью» газовой промышленности России. В 1941 году было открыто Елшанское газовое месторождение, в 1943 году Саратовская теплоэлектростанция получила газ вместо угля, а в 1946-м саратовский газ пришёл в Москву. После Великой Отечественной войны резко вырос спрос на специалистов нефтегазовой отрасли. Поэтому неслучайно наша кафедра была открыта одним приказом с аналогичной кафедрой в МГУ – 18 июля 1945 года. В этом году мы отмечаем её 80-летие!

Так что «Газпром», который долгое время позиционировал себя в рекламных роликах как «национальное достояние» и «мечты сбываются», родился на Саратовской земле, хотя об этом мало кто вспоминает.

– Свободное время для вас проблема? Чем вы его заполняете, если оно есть?

– Свободное время стараюсь проводить в Зональной научной библиотеке родного университета. Мне интересны геологические проекты, которые не получили развития в связи с распадом Советского Союза. Я рассматриваю материал, не доведенный до логического завершения, через призму своего опыта и накопленных знаний. Вот сейчас изучаю Южно-Якутский бассейн с весьма сложным дискуссионным генезисом высококачественных коксующихся углей. Высокий спрос на такие каустобиолиты требует новых подходов к объяснению их происхождения, перспектив обнаружения и добыче. И на этот счёт есть новые идеи.

Беседовала Тамара Корнева, фото Дмитрия Ковшова и из личного архива героя